У меня две родины. Там где родился, и там , где должен был родиться. Рахаманинов один из моих сородичей. Некоторые исполнители его произведений даже водят своих учеников посмотреть на меня. Мы и правда несколько похожи, но но скорее скуластостью, или типичностью той местности, как у Роберта собаки похожи с Мастифами, хоть он обходит этот вопрос. Но ученики пары вуртуозов считают меня его родственником, так как мы похожи, как жители одной местности. Я им не говорю нет, а учителя, когда мы гуляем в центральном парке говорят мне спасибо. Мне даже мать плачет, и говорит спасибо, когда ей говорю, что сьездил на могилу Сергея, а для меня такое ощущение, что побывал на могилах родных , не выезжая из америки.Ведь мы из одной деревни. Как будто я побывал дома чувствую.
"
Ивановка
В каждом русском есть тяга к земле, больше чем у какой-либо другой нации. У других, например у американцев, я ее совсем не замечаю. Мне кажется, здесь она отсутствует.
Когда я говорю про тягу к земле – не думайте, что в этом чувстве я подразумеваю любовь к стяжанию, то есть чувстве, лучше всего выраженном в знаменитом рассказе
Л. Толстого о лошади Холстомере/ксатати Холстомер с моей второй родины, где работал другой прадед во времена Холстомера, который пережил деда, выращивая ту самую известную породу Орловских, в той самой конюшне, откуда их стали производить/, который рассказывает, что у людей есть потребность как можно больше вещей назвать “моими”. Нет, в мыслях русских людей о земле есть какое-то стремление к покою, к тишине, к любованию природой, среди которой он живет, и отчасти, стремление к замкнутости, к одиночеству. Мне кажется, в каждом русском человеке есть что-то от отшельника.
Начал я говорить об этой тяге к земле, потому что и у меня она имеется. Жили русские люди так: крестьяне не покидали своей земли никогда. Если же снимались с места, то на новые земли в поисках счастья. Более состоятельные люди проводили на земле полгода, именно летнее время, связанное с наиболее интенсивной работой на земле. Другую половину жили в городах. До 16-ти лет я жил в имениях, принадлежавших моей матери, но к 16-ти годам мои родители растеряли свое состояние, имения пропали, были распроданы и я уезжал на лето в имение моего родственника Сатина. С этого возраста вплоть до момента, когда я покинул Россию (навсегда?), целых 28 лет я и жил там. С 1910 года это имение перешло в мои руки. Находилось оно около 300 миль к ю[го]-в[остоку] от Москвы, или ночь по железной дороге и называлось Ивановкой. Туда я всегда стремился или на отдых и полный покой, или, наоборот, на усидчивую работу, которой окружающий покой благоприятствует. (Как умно, что у вас, в вашей стране, многие университеты и колледжи построены вдали от городов.)
Я сказал, что туда, в Ивановку, я всегда стремился. Положа руку на сердце, должен сказать, что и доныне туда стремлюсь.
Надо ли описывать вам это имение? Никаких природных красот, к которым обыкновенно причисляют горы, пропасти, моря, – там не было. Имение это было степное, а степь – это то же море, без конца и края, где вместо воды сплошные поля пшеницы, овса и т.д., от горизонта до горизонта. Часто хвалят морской воздух, но если бы вы знали насколько лучше степной воздух с его ароматом земли и всего растущего, и не качает. Был в этом имении большой парк, насаженный руками, в мое время уже пятидесятилетний. Были большие фруктовые сады и большое озеро. Последние годы моего пребывания там, когда имение перешло в мои руки, я очень увлекался ведением хозяйства. Это увлечение не встречало сочувствия в моей семье, которая боялась, что хозяйственные интересы отодвинут меня от музыкальной деятельности. Но я прилежно работал зимой, концертами “делал деньги”, а летом большую часть их клал в землю, улучшал и управление, и живой инвентарь, и машины. У нас были и сноповязалки, и косилки, и сеялки в большинстве случаев американского происхождения, фирмы Мак-Кормик.
В начале 1914 года, не ожидая, как и никто, впрочем, войны, я дошел до своего предела мечты, а мечта эта была покупка сильного американского трактора. Помню, что я хотел произвести эту покупку через наше министерство земледелия. Я приехал к одному из директоров Департамента, моему знакомому, и изложил ему свою просьбу. Он меня долго отговаривал, убеждая, что при количестве лошадей, которые у меня были, а было около 100, мне трактор не нужен совершенно. В заключение, довольно раздраженно поставил вопрос: “да что же Вы будете делать на этом тракторе?” – “Сам буду на нем ездить”, – ответил я. Он согласился, подумав, вероятно, что каждый человек по своему с ума сходит, и обещав мне доставить нужный мне трактор к осенней работе. Трактора этого я так и не увидел никогда. В августе началась война…
Говорить мне про это время не хочется.
