В 30-е годы XIX века два француза, А. де Токвиль и А. де Кюстин, предсказали великое будущее обеим странам. Оба предвидения сбылись: к середине XX века две страны превратились в сверхдержавы, хотя к концу столетия СССР не выдержал соперничества. С распадом Советского Союза закончился многовековой имперский период российской истории. Сегодня Россия на перепутье: вернуться в прежние колеи — или вступить на новый путь, примером которого для многих являются США. Чтобы понять возможность использования американского опыта, рассмотрим общее и различия двух стран.
“Вы, русские, и мы, американцы, — писал в 1881 году У. Уитмен, — такие далекие и такие несхожие с первого взгляда... И все-таки в некоторых чертах, в самых главных, наши страны так схожи”.
Общего, действительно, много. Обе страны находятся на географической периферии европейской христианской цивилизации. Им свойственно разнообразие природных условий, обширные пространства, долгое освоение земель. […] Россия и Америка — крупнейшие аграрные державы, вместе вступившие на мировой рынок зерна и ставшие конкурентами в конце XIX века, одновременно уничтожили формы принудительного труда: крепостное право (1861) и рабство (1863).
Можно найти общее в сознании русского и американца, прежде всего развитое чувство национальной гордости, вера в особую миссию своего народа. Идея американской исключительности, возникшая с пуританскими колониями, в 1840-е годы приняла форму доктрины “предопределения судьбы” (Manifest Destiny). Ее выразил журналист Дж. О'Салливэн: “Нам предопределено судьбой распространить свое владычество на весь континент, который дарован нам Провидением для выполнения великой миссии: установить свободу и федеративное самоуправление”. Американец убежден, что его страна — оплот свободы и демократии во всем мире. Его патриотизм порой переходит в национальную кичливость. Норвежский писатель К. Гамсун, побывавший в США в конце XIX века, изумился уверенности американцев, что все лучшее изобретено в их стране .
Россияне также уповают на особый путь России. В те же 1840-е годы славянофилы начали проповедовать идею избранничества русского народа, призванного обновить и спасти европейскую цивилизацию. Ф. М. Достоевский полагал, что русским суждено “внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой и всесоединяющей”.
У каждого народа — страсть к гигантизму: в Америке самые высокие небоскребы, самые большие мосты и плотины; в России — великие стройки коммунизма.
Однако за внешним сходством скрыты разные содержания. США, порожденные английской торговой экспансией, представляют часть западной цивилизации. Россия как восточноевропейская страна соединила черты Запада и Востока, не будучи ни тем, ни другим, — давно замеченное обстоятельство. Чаадаев писал: “Мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого”.
Различны не только рельеф и климат, но само влияние природной среды. США — страна переселенцев, возникшая сразу на буржуазных началах — протестантизм, развитый институт частной собственности и права, индивидуализм. Американцу изначально был свойствен “капиталистический дух”, по выражению М. Вебера, — рыночное рациональное сознание. […] Развитие страны началось с развития гражданского общества. США не знали того мучительного перехода от традиционного общества к современному, к рыночной экономике, который пережила Западная Европа. Отсутствие старых, добуржуазных структур в хозяйстве, в уме, в психологии — “базальта столетий”, словами Гете, стало важнейшим условием, ускорившим развитие США, начавших с того, чего до сих пор добивается Россия: частной собственности на землю, рыночного хозяйства, гражданского общества.
Новый Свет поразил европейцев богатством флоры и фауны. Изобилие Америки начиналось с изобилия и разнообразия природного. Умеренный климат, благоприятный для земледелия (северная граница США находится на широте Ростова-на-Дону, т. е. российских южных районов), не ставил перед переселенцами проблемы выживания, разве что в первые годы из-за неприспособленности к новым условиям. Свободный и упорный труд пионеров приносил реальные плоды, обеспечивая достаток. […] Природная среда вызывала у людей уверенность в собственных силах, оправдывала надежду на человеческий разум.
Иное дело Россия. Суровый климат (большая часть территории — север), неустойчивая, трудно прогнозируемая погода, рискованное земледелие. “Природа Великороссии, — отмечал Ключевский, — часто смеется над самыми осторожными расчетами великоросса, своенравие климата и почвы обманывает самые скромные ожидания... Невозможность рассчитать наперед... (неожиданные метели и оттепели, непредвиденные августовские морозы и январская слякоть), заранее сообразить план действий ипрямо идти к намеченной цели, заметно отразились на складе ума великоросса...”.
Для русского крестьянина характерен не постоянный, равномерный труд, как для фермера, а кратковременный, с большой, часто сверх меры, затратой сил. Сельские работы длятся в России четыре месяца (в Европе и Америке — семь и более), и эта страда — настоящее “страдание”, когда работают от зари до зари. Земледелие и животноводство малоэффективны: нужны запасы на восемь месяцев для себя и скотины, каждый третий год неурожайный. Поэтому цель земледелия не получить доход, а прокормиться. На эту черту, контрастную американским условиям, указал историк: “Страна в основе своей настолько бедна, что позволяет в лучшем случае вести скудное существование. Бедность эта предоставляет населению весьма незначительную свободу действий, понуждая его существовать в условиях резко ограниченной свободы выбора”1.
Не похожа колонизация земель двумя странами. США расширялись на запад, Россия — на восток, “расползалась”, превращая завоеванные земли в большую вотчину с единым центром. Однако эти земли плохо осваивались, поскольку крестьянство не являлось полновластным хозяином земли, а у государства не хватало рук на освоение окраин. Завоеванные народы приспосабливались к жизни в империи. Американцы же с помощью колонизации создали свою страну, и фермеры, будучи собственниками земли, освоили ее, поэтому коренным жителям, индейцам, на ней не осталось места.
Если Америке свойственна изолированная семейная ферма, то России — деревня, община. Эти социально-экономические институты стали системообразующими факторами развития двух стран. Мелкий фермер-землевладелец — главная фигура вплоть до XX века, потому в обществе США всегда преобладали средние слои населения, а не беднейшие, как в России. Именно экономически независимый производитель (фермер, мелкий предприниматель) был социальной базой американской демократии. Немаловажен и человеческий материал, прибывший в Новый Свет, куда ехали за экономической, религиозной и политической свободой. Атлантический океан служил своеобразным средством естественного отбора: его пересекали независимые и мужественные люди, готовые порвать с традициями, прошлым.
Обилие земли и недостаток свободных рук не позволили укрепиться в США крупному землевладению, феодальному и капиталистическому. Оно существовало только на Юге, где плантационное хозяйство требовало не сезонной, подобно Северу, а круглогодичной работы, что привело к использованию там принудительного труда сначала завербованных в Англии, затем — рабов, позднее — арендаторов-кропперов.
Россия — страна крупного землевладения, общинного землепользования, подневольного труда. В 1857 году 80% жителей составляли несвободные крестьяне (51% — крепостные, помещичьи, 49% — государственные). Основная часть населения не имела частной собственности на землю, отсюда резкая социальная поляризация, отсутствие сильного среднего класса, демократических традиций.
Крупное землевладение, высокая концентрация богатства, кастовость характерны и для Юга США, что сближает его с Россией. Некоторые американские исследователи даже объясняли происхождение рабства и крепостного права одной причиной — недостатком рабочих рук. Однако эта причина относится прежде всего к рабству США. В России экономический фактор не играл решающей роли. Закрепощение крестьян диктовалось нуждами не столько хозяйства, сколько государства — необходимостью средств на содержание армии, ведение войн. Плантационное рабство оказалось встроенным в американскую буржуазную цивилизацию, частью которой являлся и Юг, где основную массу населения также составляли мелкие фермеры.
Крестьяне России, освободившись от крепостничества, страдали от малоземелья: в начале XX века свыше 50% крестьянских дворов имело до 10 десятин земли (26 акров). В Америке того же времени мелкие и средние фермеры, владевшие от 20 до 175 акров, составляли 70% фермерства2. Этот широкий средний слой обеспечил победу США в хлебной конкуренции с Россией и стал основой самого емкого в мире внутреннего рынка для национальной промышленности. После отмены крепостного права Россия в 3,5 раза увеличила вывоз зерна, став ведущим мировым экспортером. Но если американский фермер продавал излишки, то русский крестьянин сокращал собственное потребление. Неодинаковое положение аграрного производителя: независимого фермера и крестьянина, так и не ставшего самостоятельным хозяином, собственником земли после отмены крепостного права, — одно из главных отличий двух стран.
Частная собственность в России, в противоположность Америке, была всегда слаба, для нее характернее коллективная собственность на землю. В 1905 году 77% крестьянских дворов европейской части владели землей на общинном праве, т. е. собственником была община, ее члены лишь пользовались землей. В тяжелых природных и социальных условиях община, конечно, помогала выжить, поддерживала больных и стариков, но она подавляла предприимчивость, личную инициативу, мешала развитию рыночных отношений.
В России традиционно сильна неприязнь к частной собственности как к неправедному делу, в отличие от США, где частная собственность священна, до сих пор популярна идея, что земля — общенародное достояние. Аграрная реформа П. Столыпина 1906 – 1910 годов, призванная разрушить общину и насадить мелких земельных собственников, была встречена в штыки. Л. Толстой заявил в письме к Столыпину: “Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею”. Столыпин ответил: “Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие “собственности” на землю у крестьян создает все наше неустройство”.
История подтвердила правоту Столыпина. Неразвитость частной собственности не позволила России перейти к рыночному хозяйству. Начавшаяся после отмены крепостного права модернизация страны завершилась крестьянскими выступлениями, системным коллапсом, приведшим к октябрьскому перевороту 1917 года. Советская “общенародная” собственность, колхозная практика превратили СССР в импортера зерна и других сельскохозяйственных продуктов. Общинный коллективизм сделался благоприятной средой для коммунистических идей. Из-за отсутствия исторического опыта частной собственности в России не укрепились индивидуалистические ценности, свойственные Западу.
Противоположны и два общества — России и США. “У американцев, — заметил Токвиль, — имеется то огромное преимущество, что они достигли демократии, не испытав демократической революции, и что они не добились равенства, а были равными с рождения”. Исключением явился Юг, где эта общеамериканская черта соединилась с кастовостью, патернализмом — продуктами рабства, которое наложило отпечаток на весь регион. Однако длительная колонизация Запада сделала динамичным, подвижным все американское общество.
Новый Свет осваивали волонтеры, поэтому общество в Америке возникло до государства. 11 ноября 1620 года перед высадкой в Плимуте пуритане-пилигримы подписали на корабле “Мэйфлауер” договор об основах общественного устройства — по сути, первую конституцию США. Община пуритан предшествовала правительству Плимута и сама его создавала. Аналогично осваивался Запад. Группа, отправлявшаяся в путь, заключала договор, принимала законы, избирала должностных лиц. Так возникала самоуправляющаяся, законотворческая община, поэтому освоение Запада считают “походной лабораторией политического опыта”.
Все общество США — такая самоуправляющаяся, законотворческая община, быстро реагирующая на социальные изменения, с гражданской ответственностью каждого. Часто об американцах говорят как об индивидуалистах. Меньше известен их коллективизм — общественный дух (community spirit). Среди трех признаков американизма Дж. Сантаяна назвал наряду с волей к труду и преуспеванию “свободный дух кооперации”. […]
Этот дух выразился в волонтерском движении. Токвиль заметил, что в США, как ни в одной стране, существует множество добровольных организаций — коммерческих, образовательных, политических. “Американцы объединяются в комитеты для того, чтобы организовать празднества, основывать школы, строить гостиницы, столовые, церковные здания, распространять книги, посылать миссионеров на другой край света... И всегда там, где во Франции во главе всякого нового начинания вы видите представителя правительства, а в Англии — представителя знати, будьте уверены, что в Соединенных Штатах вы увидите какой-нибудь комитет”.
[…] Традиция волонтерства сохранилась до сих пор. Члены волонтерских организаций бесплатно помогают бедным семьям, иммигрантам, готовят детей к школе, убирают осенью леса. Как и прежде, дух волонтерства силен во время бедствий, когда на помощь пострадавшим поднималась вся Америка, причем общественные организации действовали оперативнее правительственных. Волонтерство поощряется властями, волонтеру оказывают предпочтение при найме на работу.
Американский общественный дух отличен от российского коллективизма, ибо исходит из естественного стремления людей к совместным действиям по собственной воле и желанию. Это именно свободная кооперация, не ущемляющая интересов отдельного человека и сохраняющая его независимость, в противоположность российскому и советскому коллективизму, принудительному, подавляющему индивида ради абстрактных общих интересов.
Российское общество поныне статично, малоподвижно, оно и не общество, а народ — любимое, кстати, понятие славянофилов и коммунистов, предпочитающих общее индивидуальному. До 1917 года в России существовали сословия. […] Сословность сохранилась и после революции, но перевернутая: кто был никем, тот стал всем, и преимущества обитателей первой половины [барского дома] перешли к обитателям второй. И поныне живуч иерархизм, но не сословный, а чиновничий.
Российской жизни всегда был свойствен патернализм: барский (“вот приедет барин, барин нас рассудит”), государственный (“царь-батюшка”). До сих пор немало людей убеждены в необходимости государственного покровительства едва ли не всем сторонам индивидуальной жизни. Слаба привычка рассчитывать на себя. Все ждут перемен, но ничего или почти ничего не делают для этого.
Отличны политические системы двух стран. США унаследовали английские традиции: представительные органы, сильное местное самоуправление. Америка начиналась с местной власти, позднее возникли штаты, союз штатов — США. Независимое государство сразу образовалось как республика и приняло первую в мире конституцию, гарантировавшую гражданские права и свободы. Россия до XX века оставалась абсолютной монархией, и лишь в начале нынешнего столетия появились представительный орган власти — Государственная дума, политические партии, конституция. Только в 1904 году в стране были отменены телесные наказания для крестьян.
И все же модернизация Западной Европы, т. е. переход к Новому времени (в экономике, общественном устройстве, политике, сознании), отразилась и на России. С Петра I начались реформы, постепенно разрушавшие традиционное общество, но медленные, непоследовательные. Столетие отделяет указ о вольности дворянству (18 февраля 1762 года) от отмены крепостного права для крестьян (19 февраля 1861 года). Либеральные реформы второй половины XIX века шли вяло, поскольку не было механизмов реализации: развитого института частной собственности, разработанного права, социальной базы — сильного среднего слоя (горожан, ремесленников, купцов). К тому же реформы не коснулись политической власти — самодержавия.
Наибольшее влияние модернизация Запада оказала на сознание узкого слоя населения России — дворянства (Н. И. Новиков, А. Н. Радищев, П. Я. Чаадаев, декабристы). […] Письма Чаадаева — акт национального самосознания, принявшего ценности Нового времени, но живущего в старом, традиционном обществе. В этом несоответствии сознания и бытия — причина разрыва между интеллигенцией и народом. Подобной антиномией объясняется появление в России “лишнего человека”, не нашедшего применения своему уму, силам. […]
Правда, несоответствие между сознанием и бытием — материальной жизнью было свойственно и Америке, которую Дж. Сантаяна назвал “молодой страной со старым менталитетом”. Эту черту подметил и М. Вебер, писавший, что в английских колониях “капиталистический дух” существовал до капиталистического порядка. Если в России опережение сознанием бытия превратилось в национальную трагедию, вызвало “раскол общества на два народа, переставших понимать друг друга”3, то в Америке оно стало важным фактором развития. Именно “капиталистическим духом” поселенцев объясняются быстрота развития и достижения страны. В России же это сознание обернулось личной драмой (“горем от ума”) для интеллектуала, вынужденного бежать от действительности. Ключевский писал, что западное образование превращало русского дворянина в “межеумка, историческую ненужность”: ярославский помещик Опочинин, воспитанный в западных идеях, испытывал такое отвращение к окружающему, что, отпустив на волю дворовых, покончил с собой.
В США новое сознание создавало новое общество, новые структуры, поэтому американец — творец, созидатель, в отличие от россиянина, новое сознание которого было для него источником несчастий. Впрочем, один регион Америки тоже знал похожую антиномию. На Юге сознание Нового времени соединилось с традиционализмом, вызванным рабством (патернализм, кастовость, культ чести). Однако рабство не смогло превратить общество Юга в традиционное, хотя и придало ему противоречивость. В американской буржуазной среде элементы традиционализма приняли квазитрадиционалистский характер. Позднее, с отменой рабства и массовой миграцией афроамериканцев на Север, противоречие превратилось в общенациональную расовую проблему. […]
Существенное отличие двух стран — разные взаимоотношения общества и государства. Общество Запада столетиями боролось с государством за свои права. В Англии эта борьба началась с Великой хартии вольностей (1215 год) и в основном завершилась “славной революцией” 1688 года — победой общества и передачей власти представительному органу — парламенту. США, получившие в наследство западноевропейские достижения, сразу сформировались как гражданское общество, которому служит государство и в котором соблюдается приоритет закона. Т. Джефферсон желал своей стране правительство, меньше правящее, исходя из идеи, что государство — лишь “ночной сторож”. А. Линкольн уточнил его предназначение: “правительство народа, посредством народа, для народа”.
В России общество всегда подавлялось государством, гражданские принципы бездействуют, как правило, и по сей день. Сильного государства требовало географическое положение страны, находящейся на границе Запада и Востока и обороняющейся от обоих. Этого не знали США, защищенные с двух сторон океаном. Не менее серьезно другое обстоятельство: в российском обществе, в отличие от западного, не было сильной оппозиции государству. Православная церковь, в противоположность католической, с давних пор подпала под власть государства, и Россия лишилась противодействия церкви и власти, приучившего западный мир к поискам компромисса. Сильная католическая церковь ослабляла централизм и монологизм государства.
Кроме того, в России малочисленны горожане —главная социальная база оппозиции государству на Западе. Город там являлся рассадником свободомыслия, и гражданин — прежде всего житель города. Россия же до XX века оставалась сельской, с неразвитой городской жизнью. Она не знала цеховой организации промышленности, что связано со спецификой земледелия: из-за короткого цикла сельскохозяйственных работ, вынужденной бездеятельности крестьяне занимались и ремеслом, принявшим своеобразную форму промыслов. Города в России — прежде всего административные и военные центры, а не [центры] ремесла и торговли.
Вся история России — история неуклонного усиления государства, пока, наконец, после октябрьского переворота 1917 года его власть не стала тотальной. Советский период — закономерное продолжение предшествующего развития, последняя попытка сохранить сильную государственность, империю в исторический период крушения империй во всем мире. Экономика, идеология, политика всегда обслуживали нужды государства, а не общества, тем более — человека. Именно государственные интересы, прежде всего военные, были главным стимулом развития хозяйства. […] Армия, флот, государственный аппарат, по подсчетам П. Н. Милюкова, всегда поглощали около половины и более бюджета империи.
Октябрьский переворот 1917 года перечеркнул все достижения либеральных реформ, начатых с отменой крепостного права. Деревня не перенесла сложного и болезненного перехода к рынку. Крестьянское движение 1902—1917 годов остановило модернизацию России, ее вступление в Новое время. Октябрьский переворот, в сущности, был контрреволюцией, ускоренной крестьянскими бунтами, антитезой Февральской революции, всему периоду после 1861 года, поскольку означал полную победу государства над обществом, уничтожение частной собственности.
Советскую индустриализацию нельзя считать модернизацией, так как в стране не было рыночной экономики, гражданского общества. Индустриализация шла не на базе развитого сельского хозяйства, как на Западе, а за его счет, за счет крестьянства. Специфична и урбанизация, превратившаяся в “окрестьянивание” городов, а не “обуржуазивание” крестьян, подобно Западу. Насильственная индустриализация снова была проведена для нужд государства, не общества. Поэтому в конце XX века перед Россией стоят те же задачи, что и в начале столетия.
Если в основе американской системы — человек, которому она служит, то в России человек служит системе, отчего при богатстве недр, лесов, морей так беден народ. Для России характерна отчужденность населения от государства, антиэтатистские настроения (она стала родиной анархизма). В советский период, да и в наши дни, обмануть государство не считается безнравственным, ибо оно до сих пор враждебно людям. По данным всероссийского опроса 1995 года, 83% россиян считают, что правящей элите безразлична судьба человека. Подобный взгляд невозможен в США — стране с высокоразвитым сознанием гражданского долга, где каждый старается помочь государству. То, что в России назвали бы доносительством, “стукачеством”, в Америке приветствуется как выполнение гражданской обязанности.
Российской государственности всегда был свойствен централизм, для США — децентрализация. Лишь со второй половины ХIХ века в них усилилась тенденция к централизации, хотя до сих пор сохранилось сильное местное самоуправление. В Америке нет главного города, как Москва, нет понятий центра и провинции, столь характерных для России, где центр всегда подавлял периферию, делая однородной всю страну. […] Разнообразие — одна из отличительных черт США. Несмотря на стирание социально-экономических различий между регионами в наше время, они сохраняют свою специфику в сознании, культуре людей.
Следовательно, в России слабо развиты признаки, составляющие фундамент США, всей западной цивилизации: институт частной собственности, право, индивидуализм. Именно эти черты позволили странам Запада совершить прорыв — перейти от традиционного общества к современному. Буржуазные революции означали победу общества над государством, провозгласив приоритет закона, прав человека. США сразу возникли как общество Нового времени, не испытав трансформации от строго к новому, подобно Западной Европе; Россия же так и не вошла в Новое время. Вот почему американская модель не годится для нее.
Разница социальных систем сказалась на ценностях россиян и американцев. В Америке почитают труд, ум, богатство. В России — от ума горе, к богатству относятся с подозрением, богатых недолюбливают, зато бедность не порок. В Америке при равных возможностях для всех бедность — признак никчемности, ум ценится в сочетании с богатством. Частная собственность в США священна, в России презренна: “кулак-мироед”, “единоличник”, “частник”. Индивидуализм, на котором стоит Америка, в России рассматривается как эгоизм.
Стремление к материальному благополучию всегда было главным для американца, за этим большинство переселенцев и приехало в Новый Свет. Рационализм и прагматизм — основные качества национального сознания. Американец склонен к конкретному, не теоретическому знанию. Его беспокоит вопрос “как?”, а не “почему?”. Правда, отсутствие традиционализма, помогавшее США добиться успехов в экономике, технологиях, отрицательно повлияло на культуру населения. Американец не любознателен, увлечен количественным результатом (богатство, успех), у него узкий кругозор, неглубокая психология. Европеец, как и русский, постоянно преодолевавший традиционные структуры, вынужденный искать выход в извечном противоборстве старого и нового, вырываться из “базальта столетий”, обладает сложным характером, многослойным сознанием, контрастным американской прямолинейности и рационализму.
В США долго не ценился интеллект, если он не давал бесспорных внешних результатов. Художники, писатели бежали в Европу из атмосферы грубого материализма. Сложнее характер южанина, пережившего трагедию ломки старых структур рабовладельческого общества, что сближает его с россиянином. Южная литература психологически глубже северной и пользуется в России особой популярностью (У. Фолкнер, Т. Вульф, Т. Уильяме).
Россиянин самим климатом, социальной системой приучен к пассивности, терпению, к убеждению, что собственными силами не решить своей судьбы. Он либо терпит, либо “взрывается”. Он меньше американца верит в разум, человеческие способности, отчего в России долго оставалась неразвитой рациональная философия. Россиянин не верит, подобно американцу, в прогресс, возможность изменения жизни к лучшему, и его характерные настроения — тоска и безнадежность. С трудом отбиваясь от природных и социальных условий, он всегда думал о том, чтобы устоять, выжить, а не о том, чтобы лучше жить. Давление системы воспитало особый тип стоицизма, неизвестные на Западе формы социального сопротивления — не только побег, бунт, но так называемаявнутренняя эмиграция: в себя, в семью. […] Именно постоянное сопротивление нечеловеческим условиям породило то, что называют “русским духом” и что отчетливо выразила русская литература.
В отличие от рыночного рационализма американца, западного человека вообще, россиянину свойственна душевность, сострадательность. Русские эмигранты первой волны отмечали: “Среди формальной строгости европейского быта не хватало нам привычной простоты и доброты, удивительной мягкости и легкости человеческих отношений, которые возможны только в России”4.
Русская культура является своеобразной формой сопротивления государству — вот почему так чтимы писатели. Они — народные заступники, часто — пророки, помогают выжить в среде, мало пригодной для человека. Но есть у русского характера и оборотные стороны: отсутствие уважения к личности своей и других; слабое сознание индивидуальной ответственности; нет взаимной терпимости и умения вести диалог. О необходимости “перевоспитания” такого характера, об усвоении некоторых западных добродетелей писал в начале XX века Н. Бердяев. Он имел в виду “эмансипацию личности”, “пробуждение творческой активности человека”, изменение роли государства в России, которое должно “стать внутренней силой русского народа, его орудием, а... не господином”5. По сути, философ призвал к воспитанию черт, развитых у американца. Однако такое перевоспитание едва ли возможно без переработки в какое-то новое психологическое качество традиционных черт русского характера, издавна привлекавших к нему людей Запада (“доброта, мягкость, легкость”).
Сравнение России и США позволяет сделать некоторые выводы. Первый касается взаимоотношения общества и среды. Европейские переселенцы, попав в Новый Свет, долго вынуждены были бороться со средой, приспосабливаться к ней, в результате превратившись в американцев. Они смогли, пользуясь словами А. Тойнби, “ответить на вызов среды” и создать цивилизованное общество. Россия до сих пор не выполнила этой задачи: она все еще не может накормить собственное население — необходимое условие цивилизованности. (Только в 1997 году страна впервые не закупала зерно за границей, что можно рассматривать как первый шаг в решении этой задачи.)
Второй вывод связан с ролью сознания в развитии общества. Опыт США и России показывает: не всегда сознание соответствует бытию, материальным условиям, что заметил еще М. Вебер. В Америке как переселенческой стране оно опережало бытие, став причиной быстрого развития. Такое опережение сознания характерно и для России, но здесь оно привело к расколу общества, продолжающемуся до наших дней.
В конце XX века обе страны оказались на перепутье. Америка осуществила свою мечту, добилась материального благополучия. Американцам нужны новые идеалы, новые горизонты. Проблема России иная — она “выбирает” путь развития. К концу столетия россияне, похоже, начинают осознавать необходимость рыночной экономики, гражданского общества, демократии, индивидуализации сознания. Страна должна пройти этот путь, как бы труден он ни был и какие бы препятствия на нем ни встретились, ибо это единственная возможность превратиться в цивилизованное общество и войти равноправным членом в европейское содружество наций. В противном случае, оставаясь на позициях традиционалистских ценностей и развиваясь по замкнутому кругу, Россия окончательно превратится в третьестепенную державу.
Хватит ли социальных сил и политической воли для успеха второй попытки перехода в Новое время?
Другой, не менее важный вопрос: как совершить его, не растеряв благих свойств натуры, воспитанных многовековым образом жизни, который ныне, совершенно очевидно, нуждается в перемене?..
1998, № 3 (97)
Ирина Супоницкая
А что, разрешите узнать?
